ВЗРОСЛЫЙ ГОРОД

Уважаемые читатели «Края Каменецкого»!

Простите великодушно мой русский язык, но я русская, которая всей душой любит Украину. Доказательство этому утверждению в моей детской книге “Уклін вам низький”, о которой уже писали в этой газете.

Рассказы, которых семнадцать, входят в сборник “Он, Она и Киев”, который сегодня существует в одном экземпляре – это макет, т.е. книга не издана. Прожив в Киеве сорок два года, конечно, я писала о Киеве и киевлянах, охватив большой период времени, начав с 70-х годов прошлого столетия и заканчивая Оранжевой революцией.

Об этой беде в городе узнали не сразу. Сначала поползли слухи, страшные именно тем, что не было официальных заявлений. Но город знал: что-то случилось на Чернобыльской атомной станции. Даже тогда, когда об аварии очень туманно сообщили в средствах массовой информации, киевляне ничего не предпринимали, а готовились к первомайским праздникам. Одни собирались на дачу, другие к родственникам в село, третьи с друзьями мариновали мясо на шашлыки, чтоб устроить пикник в пределах города – все были в ожидании выезда на природу, чтоб вдохнуть аромат весны и побыть с близкими.

И только выступление министра здравоохранения, уже после праздников, которые прошли как обычно с демонстрацией и массовыми гуляньями, расшевелило народ.

На въезде в город появились милицейские посты с дозиметристами, Киев обильно поливали водой: мокрыми были тротуары, дороги, подъезды домов. Закрылись окна и даже форточки. На всех детей надели панамки. А в воздухе повис вместе с дурманящими запахами цветущего мая страх перед неизвестностью.

Начался массовый вывоз детей. Билеты на все виды транспорта стали дефицитом номер один, цены на билеты – фантастическими, и спекулянты не упустили свой шанс неплохо заработать. Их ругали, проклинали, но… билеты покупали. Снимали деньги со сберкнижек, а если денег не было у молодых родителей, то бабушки и дедушки отдавали то, что держали себе на похороны, а уж если не было ни у кого в семье сбережений, то к услугам этих горожан работали ломбарды: снимали с себя все, даже обручальные кольца. Это все, снятое с рук, с ушей и сберкнижек, представляло ценность в одном: это была возможность спасти самое бесценное – детей, именно так понимали киевляне ситуацию: любой ценой увезти, а дальше?! Тогда об этом никто не думал – город охватила паника!

В этот момент опасности люди подчинились закону природы: было объявлено негласное перемирие. Заговорили давно враждовавшие соседи, помирились родители и взрослые дети, бывшие мужья вели переговоры с бывшими женами, решая один единственный вопрос: куда увезти ребенка?!

Ее лихорадило так же, как и всех матерей в городе, и одна только мысль сверлила голову: куда?! Многим отказывали в пристанище, но они не стеснялись просить, плакать в телефонную трубку, настойчиво произнося, как заклинание, одно лишь слово: умоляю!

Правдами и неправдами киевляне расползлись по всему Советскому Союзу, и огромная страна усомнилась в численности населения Киева: неужели всего около трех миллионов?!

Пока перебирались по блокнотам дальние и близкие родственники, она получила от школьной подруги, которую не видела много лет и даже не переписывалась с ней, короткую телеграмму: «Вези детей». Она увидела в этой телеграмме провидение Господа Бога, а в подруге – его посланницу, да и как по-другому она могла оценить это приглашение? Ведь она знала, что у подруги однокомнатная квартира, в которой живет еще муж и ребенок, и на лето всегда приезжает погостить мама, и все-таки люди согласились, вернее, предложили сами сказку «Теремок» перенести в реальность. Она не выпускала из рук драгоценную телеграмму, слезы катились по щекам: она была потрясена таким великодушием!

Билеты были куплены быстро: хватило старых связей.

На вокзале было полно детей: кто со скрипочкой, кто с балалайкой, кто с виолончелью, с маленькими рюкзачками за спиной, с сачками и ластами, с напутствиями остающихся в Киеве родственников. В каждом отходящем поезде, в каждом окне были детские лица в белых и разноцветных панамках, некоторые дети плакали, другие улыбались, и все дружно махали руками.

Вагоны выглядели, как квартиры во время «генеральной» уборки: на окнах не было штор, на столах салфеток, а на полу – дорожек. В плацкартных вагонах можно было снимать фильмы о гражданской войне: пассажиры сидели на всех полках, не хватало только красноармейцев с ружьями, и, тем не менее, все отъезжающие чувствовали себя счастливыми.

Быстро пролетел ее двухнедельный отпуск за свой счет. Она благодарила судьбу за то, что ей так повезло: недостаток метров с лихвой компенсировался заботой и вниманием хозяев квартиры, ласковым морем, чистым воздухом, горячим солнцем, обилием фруктов и овощей.

Но как она себя не уговаривала, сердце ее ныло: ведь приехать к детям ей удастся только через месяц.

В Симферополе, когда объявили посадку на Киевский рейс, на регистрацию выстроились почти одни женщины – это те, кто возвращался на работу, пристроив на лето детей.

Очередь была на редкость молчалива. Почти каждая, стоявшая здесь, не попрощалась с ребенком, а лгала, сказав, что пошла за хлебом или за фруктами на базар. Да, она все купила, только с авоськами, забитыми всем обещанным, вернулась не мама, а те, кому были оставлены дети. Но ложь эти мамы, стоявшие в очереди на регистрацию, считали святой, ведь не ради своего сердца, которое сожмется и заноет при виде слез ребенка, который должен попрощаться, а ради самого ребенка. Малыш не заплачет, ведь ему скажут, что маму срочно вызвали на работу: она нужна заводу, фабрике, институту, без мамы не сделают самолет, не построят дом, не напечатают книгу. Ребенок будет гордиться. Теперь они по-другому относились к каждой минуте жизни своих детей.

В Борисполе встречали большей частью мужчины. В аэропорту было на удивление тихо. Была суета, были чемоданы, объявления были, а вот радости.., радости совсем не было. Люди улыбались грустно, смущались своей улыбки, да и встречи были похожи одна на другую: она плакала или с трудом сдерживала слезы, а он ее нежно утешал.

Они с мужем быстро добрались до города. Ее ожидал заботливо приготовленный мужем ужин, но пустота и тишина в доме нагоняли такую тоску, что разговора не получалось.

Она погладила руку мужа, боясь поднять глаза: в них стояли слезы.

– Я привыкну, не переживай, просто в обед я была еще с детьми, а теперь… они далеко.

– Милая, но сегодня все в таком положении.

– Ну при чем здесь все? Мне что, легче от этого?

– А тебе было бы легче, если б дети остались в Киеве?

– О чем ты говоришь? Только не это!

– Тогда улыбнись, – сказал он ласково. Она попыталась.

– Ты похожа на ребенка, которого фотографируют, а он не хочет улыбаться, – и, помолчав, муж спросил: – А хочешь, отвлеку?

Она вопросительно на него посмотрела.

– Завтра поведу тебя в гастроном, посмотришь, сколько видов твоего любимого «Каберне» завезли.

– Шутишь?

– Да нет. Надо полагать, так нам предлагают спастись от радиации.

– Нормально! Дети далеко, а родители пусть спиваются?

Муж засмеялся:

– Да, у тебя действительно скверное настроение – такое мрачное восприятие мира.

– А ты это как воспринимаешь? – не скрывая досады, спросила она.

– Будем жить, как в Париже: ужин с красным вином при свечах!

– А сегодня тренировка? – сказала она, кивнув в сторону накрытого стола. – Только знаешь, милый, есть одно «но», для такой жизни нам и зарплату должны платить как в Париже!

Вечерами они старались не бывать дома, уж очень тяжело было в опустевшей квартире.

Но в городе было не легче. Детские площадки были пусты, не крутились детские карусели, не было слышно звонкого детского смеха. Гнетущая тишина была и в парках, исчезли птицы.

Киев стал молчаливым и взрослым.

Однако жить здесь не разучились. Ужас, пережитый в первые дни после аварии, прошел, и произошло то, что бывает с людьми, попавшими в тяжелейшую ситуацию. Теперь они по-другому смотрели на свою жизнь. Они влюблялись, старались дарить радость любимым, отсутствие детей сблизило родителей, многие переживали вновь вспыхнувшую любовь, и самое главное – они смеялись, придумывая и пересказывая друг другу анекдоты, поэмы, стихи. В них было много «черного» юмора, но все-таки это был юмор, а не оплакивание своей несчастной судьбы.

При встрече в кафе с друзьями за чашечкой кофе можно было услышать теперь уже ставший традиционным вопрос: «Анекдот слышали?». В ответ звучало дружно: «Какой?».

– Знаете, как будут в Москве узнавать киевлян?

– Как?

Рассказчик интригующе улыбался:

– Неужели не догадались? – и после напряженной паузы радостно изрекал, – Лысый импотент с киевским тортом.

Смеялись все: мужчины, не думая, что такая участь может постигнуть их, женщины, не примеряя такое горе на собственного мужа, и никто из них не размышлял о том, как вообще можно определить импотента на улице, но смеялись!

– А этот, самый короткий, – не унимался, вдохновленный громким смехом слушателей, рассказчик. И с радостью изрекал: «Мирный атом – в каждый дом!».

Как-то она зашла к мужу на работу. Встретив его коллег – скульпторов, начала сокрушаться:

– Ну, кому теперь нужны каминные решетки, кованые подсвечники, заборы, люстры?

Один из скульпторов засмеялся:

– Кому нужны наши грифоны и атланты – это вопрос? А у твоего мужа работы будет… Страшно подумать!

Она удивленно посмотрела на него.

– А оградки на кладбище? – выпалил бородатый скульптор под дружный смех своих коллег.

Город жил. Работали и веселились, навещали детей, не сожалея о не выкупленных из ломбарда обручальных кольцах: теперь у них одна беда, и этой бедой они окольцованы.

Для всех в то лето 1986 года Киев стал родней. Первые мысли о том, чтоб уехать отсюда навсегда, заставили устыдиться. Улочки и проспекты, скверы, парки и мосты, монументы и церкви с золотыми куполами, даже родные подворотни – все вызывало восхищение. Где еще есть такая красота?!

Много раз у нее возникало желание поговорить с городом, словно он был живым разумным существом:

– Да, я знаю, ты без меня сможешь и будешь, а я? – И, вздохнув, ответить: – Нет, мне не быть, мне не смочь! Значит у нас с тобой такая судьба!

Заканчивалось лето. Родители не спились: зарплату, как в Париже не получали.

Вокзалы, автовокзалы, аэропорты, пропитанные ароматами букетов, которых было множество, нарядные и торжественные, встречали маленьких киевлян.

Киевские мадонны возвращались в родной город – это те, что уехали в дни общей паники беременными. Это не важно, что место рождения малышей – весь Советский Союз, важно, что увеличилось население Киева.

Первого сентября на торжественных линейках в школах стояли загоревшие и отдохнувшие, как никогда, дети. Наполнились музыкой школы искусств, заскрипели карусели в парках, в детских поликлиниках появились очереди; как обычно, трогательно и нежно целовали родители детей, прощаясь у ворот детского сада, на спортивных площадках и во дворах мальчишки опять играли в футбол.

Все знали одно: нужно привыкнуть к мысли, что рядом страшная сила. А здесь, у каждого, есть что-то очень дорогое, что спасет и защитит: родные стены, где ребенок впервые сказал «мама» и сделал первые шаги, здесь дорогие сердцу могилы, за которыми нужно ухаживать, здесь первая любовь и первая учительница, здесь надежды и мечты. Это их город, единственный, неповторимый, древний и всегда молодой, а они – его мысли и чувства! Какой же Киев без киевлян?

Людмила КАЛАШНИКОВА.